Жизнь как она есть
|
6 августа 2010 года, 17:58 Фото: Архив Николая КОСТЕЦКОГО
|
Перебирая бумаги в своем архиве, наш внештатный
корреспондент Николай КОСТЕЦКИЙ наткнулся на записи, чудом сохранившиеся
спустя несколько десятилетий. Текст на пожелтевших тетрадных листах
восстановил в памzти детали одной из многочисленных историй лагерного
времени. Она повествует о любви между заключенным Норильлага и
вольнонаемной женщиной.
Владимир,
числившийся в одной из бригад Дудинского лагерного отделения, в 1952
году был уже авторитетным зэка. В 29 лет он успел повидать многое.
Остались в прошлом два года войны и немецкий плен, работа на шахте и
упоение свободой… Шестой год он нес трудовую повинность в Дудинском
порту.
В общей лагерной массе Владимир особо не выделялся. Но этот зэка обладал
не по годам зрелым жизненным опытом и житейской мудростью. Родители не
обделили его генами, активная жизненная позиция придала телу силу и
стать. Выносливый с детства, он продолжил закалку в молодости. На
шахтерской Слободке не раз приходилось отстаивать свои права. И то, что
Владимир сходился со всеми слоями разношерстных и разнохарактерных
слободчан, объяснялось не только приятной внешностью. Впрочем, обаяния у
него было не отнять. Выше среднего роста, с густой копной темно-русых
слегка вьющихся волос и с печальными глазами, он внушал доверие любому.
Первая встреча
То августовское утро с моросящим дождем и тяжелыми тучами, нависшими над
землей, запомнилось Владимиру особо. Когда, как обычно, вместе с
бригадой он ожидал очереди у вахты в рабочую зону, случилось нечто, что
потом он будет много раз прокручивать в памяти…
Владимир не любил осень. Еще с тех пор как в мокрой одежде приходилось
передвигаться по окопам, стенки которых сползали на дно, а вязкая жижа
долго не высыхала, чавкая под кирзовыми сапогами. Лишь когда солнце
находилось в зените, лучи доставали дна, превращая высохшую грязь в
едкую пыль. В лагере для военнопленных осень была и того хуже. Тяжело
вздохнув при этих мыслях, он вдруг замер, увидев ее.
Так сложилось, что ему не приходилось влюбляться, гулять под луной,
испытывать приятные чувства при общении с женщиной. Правда, после войны у
него были встречи с солдатской вдовой в родном городе. Однако,
наслаждаясь свободой, он не строил планов на семейную жизнь. А получив
десятку лагерей, и подавно. Жить бы ему спокойно дальше, нести бремя
тяжелой лагерной жизни… Но с того момента все пошло по-другому. Он стал
ждать нового дня с нетерпением.
Занимал в строю крайний ряд, чтобы ничто не мешало наблюдать за той,
которая в одно и то же время проходила через вахту на работу в порт.
Среднего роста, приятной полноты, радующей мужской глаз, женщина была в
синем спортивном костюме, плотно облегающем фигуру, и резиновых сапогах,
обтягивающих икры ног. Каштановые волосы, манера держать сумку на левой
согнутой руке, гордая осанка – все это не давало покоя бессонными
ночами. Он и в сермяжной одежде узнал бы ее из тысячи других. "Жаль, мы
по разные стороны…” – думал в сердцах. Между тем женщину стали замечать
другие арестанты. Порой они отпускали мерзкие комментарии в ее сторону.
Навигация на Енисее подходила к концу. Все холоднее становились дни.
Однажды, работая на выгрузке сена из очередной баржи, Владимир увидел ее
издали на складе. Так вот где она работает! На следующий день он
попросил бригадира направить его на склад. Она была в неизменном
спортивном трико, фуфайка несколько скрывала фигуру. "Мне бы сейчас на
свободу!” – вздохнул Владимир, осознавая, как нескоро это произойдет.
Но как бы жутко и тоскливо ни было на душе, жизнь обрела смысл. Каждую
смену Владимир стремился на склад сена. Благо его требовалось много. От
навигации до навигации самым надежным транспортом, считай, был тогда
гужевой, и корма нужны были без перебоев. Потому и приходили баржи до
самых морозов.
Рассказ попутчика
Возвращаясь с очередной учебной сессии, в длинной очереди регистрации
пассажиров на рейс Красноярск – Норильск я обратил внимание на мужчину
явно приезжего, о чем можно было судить по куртке из болоньи и джинсам.
Лишь шапка из нутрии предполагала причастность хозяина к жизни в не
совсем теплых краях. В помещении было тепло, и, сняв, он держал ее в
руке. На плече у мужчины была спортивная сумка наподобие котомки. По ее
наполненности можно было предположить, что владелец прибыл в наши края
на непродолжительное время.
Очередь двигалась медленно, и я мог разглядеть, что на вид мужчине около
60, у него недельная щетина, волосы коротко стрижены, с густой
проседью. На станции Алыкель мы оказались рядом в зале ожидания. До
прихода поезда на Дудинку оставалось немного времени. Редкие пассажиры
расселись по скамейкам.
– Спички есть? – обратился незнакомец ко мне. Но я не мог ему помочь – не курил.
– А я не могу ничего поделать с этой привычкой, – сказал он и, прислушавшись к моему совету, направился к дежурному по станции.
Вскоре подошел поезд. Проходя между рядами скамеек, я снова увидел
мужчину в болоньевой куртке и присел напротив на свободное место.
Завязался разговор. Мы явно были нужны друг другу. У меня вызывала
интерес цель его приезда, ему хотелось что-то разузнать о Дудинке. После
обмена дежурными фразами о северной погоде и природе мы познакомились.
Попутчик назвался Владимиром Ивановичем. После выяснилось, что приехал
он из Кузбасса. Я стал рассказывать о себе, о городе. Он слушал не
перебивая. Узнав, что уже несколько лет работаю в порту, спросил, не
знаю ли Николая Рудина. Как не знать – раньше мы работали в одной
бригаде, даже в одном звене.
К нему и направлялся мой новый знакомый. Я вызвался проводить его до
квартиры Рудина. Это было несложно. Я жил тогда недалеко от станции, мог
оставить дома вещи и помочь приезжему. Мужчина уточнил, по какому
адресу я живу, и оживился:
– Знаю этот дом, в 1949 году строил его. Двухэтажный, деревянный, с
балконами… Было мне тогда примерно столько лет, как тебе сейчас.
Воспоминания сделали его лицо задумчивым. Он замолк, пристально
вглядываясь в окно вагона. За окном мелькали редкие кустарники, шел
снег. Яркая луна освещала тундру. Через каждые пять километров дороги
были непродолжительные остановки. На станциях проживали путевые
обходчики с семьями.
Мне было интересно узнать о строителях дома, в котором я жил. Мой
хороший знакомый Александр Слепцов рассказывал, что строили его
заключенные. Он в том числе.
– А Слепцова вы случайно не знали? Александра Павловича? – прервал я молчание.
– Не припомню, – ответил собеседник. – Нас много было.
Подъехали к станции Тундра. Шел первый час ночи, но магазин, как обычно
во время остановок, работал. Вместе с другими пассажирами я направился
туда. Север тогда хорошо снабжался. Я купил вино и закуску. В 20
километрах от дома успешно закончившему сессию студенту позволительно
отметить такое событие. Предложил вино и попутчику. Выпили из одной
кружки, закусили. И понеслись воспоминания.
– Получил 10 лет заключения, неважно за что, важно, что в 1956-м

реабилитировали. В навигацию 1947-го как привезли в
пересыльную тюрьму в Дудинку, так там и остался. Летом выгружали суда,
зимой работали на стройках. Человек привыкает ко всему: и к неволе, и к
тяжелому труду, и к условиям жизни на Севере. Пообвык, втянулся, и стали
дни проходить чередой, похожие один на другой. Пока не встретил ее…
Он разволновался, задумался, умолк. Вскоре направился в тамбур
перекурить. Я сидел напротив стеклянных дверей недалеко от тамбура.
Изредка посматривал на Владимира Ивановича. Он жадно затягивался.
Постояв в задумчивости, достал вторую сигарету. Теперь курил в
удовольствие, спокойно, рука перестала дрожать. "Отлегло”, – подумал я.
– Осенью 1952-го стою в ожидании пропуска в рабочую зону, – продолжил
после перекура Владимир Иванович, – а тут она… Вот спустя 25 лет хочу
узнать дальнейшую судьбу Александры.
Так вот какова цель поездки!
За окнами пассажирского поезда показалась Дудинка-Сортировочная. Пассажиры заметно оживились.
Проводить Владимира Ивановича мне не пришлось. Его встретил Рудин. По
пути домой, обдумывая рассказ попутчика, я решил во что бы то ни стало
услышать продолжение истории запретной любви и узнать о результатах
поездки в Дудинку шахтера из Кузбасса.
Свой интерес
Прошло несколько дней. Самое время напомнить о себе. Найти Рудина не
представило труда, хотя мы работали в разных грузовых районах порта: он –
на речных причалах, а я после окончания курсов крановщиков – на
морских.
– Ты поспеши, – откликнулся Николай Николаевич. – Володя все дела решил и собирается уезжать.
Мы договорились о времени встречи. Рудины жили одни, после того как дети
разъехались. Жена Николая тоже вскоре ушла к подруге или соседке,
предоставив мужикам свободу общения. Бывшие зэка, предаваясь
воспоминаниям, то и дело спрашивали друг у друга: "А помнишь?” То, о чем
говорить не хотелось, они "не помнили”, ну а воспоминания, от которых
не удавалось отвертеться, тут же обрастали подробностями. Рудин слово за
слово рассказал о посещении женской зоны в лесном районе:
– Мы на разгрузке работали. Без продыху. А тут случилась перестановка
барж. Ну и передышка… Как не воспользоваться? Я честно сказал бригадиру:
"Иду на лесной”. Объяснять не надо. Там работали женщины. У зэка-мужчин
имелись в женской зоне свои интересы. Молодые были, жизнь проходила, а
природа и здоровый организм требовали своего. "Условие знаешь?” –
напомнил бригадир. Как не знать? Бригаду не выпустят из рабочей зоны до
тех пор, пока она не будет в полном составе. Минуя преграды, я быстро
попал в женскую зону. А возвращаясь назад, нарвался на охранника: "Куда
прешь? А ну назад!” И тут меня осенило. Повернулся задом и стал пятиться
под проволочным ограждением. "Куда?” – заорал охранник. Я развернулся,
он пинком придал нужное мне направление. Когда я добежал, все вздохнули с
облегчением. Но это все мелочи. Ты лучше расскажи, как умудрился
отрезать кусок овчины от тулупа экспедитора? – обратился Рудин к гостю и
заулыбался, покачав головой. – Мы потом всю зиму ходили в рукавицах и с
теплыми стельками.
– Ты помнишь этого несговорчивого экспедитора? – тут же откликнулся Владимир. – Наверное, у него был свой интерес.
Из разговора я понял, что нормативы на бой, усушку, утряску и иные
ухищрения этому экспедитору были так же известны, как и другим. Иногда
они разрешали грузчикам умыкнуть что-нибудь съестное. Этот же никогда не
шел на нарушения. В тот день в ожидании перестановки вагонов он кемарил
на грузовом столе, пригретый майским солнцем. Пола расстегнутого тулупа
свесилась вниз.
– Дальше – дело техники, – смаковал воспоминания Владимир Иванович. – Я
подкрался к столу и ножом отхватил кусок овчины, ровно столько, сколько
смог достать вытянутой рукой. Бригада сидела на бревнах недалеко.
Кто-то загудел как паровоз. Экспедитор вскочил на ноги. Спросонья глянул
на тулуп, не понимая, сон это или явь.
После того случая экспедитор стал более сговорчивым. Мало ли до каких
еще проделок додумаются зэка. Можно было, например, случайно
споткнувшись, уронить ящик с вином. А виноватым сделать того же
экспедитора. И свидетелей найти. При этом подставить под истекающий ящик
заблаговременно приготовленный чайник для питьевой воды или другую
емкость.
– А помнишь, – теперь уже Владимир Иванович обратился к Рудину, – как ты приготовил шурпу для бригады?!
– Нет, это не я. Это Гриша Ким, но какая теперь разница.
– Гриша? Тот обрусевший кореец из Владивостока?
А дело было так. У шкипера была маленькая собачка. Она все лаяла на
корме, то ли от тоски, то ли от испуга. В тот день, пока шкипер на баке
швартовал баржу, собачка перестала лаять. Обнаружив цепь, опущенную в
воду, шкипер попытался выяснить у толпы, кто утопил собаку. "Герасим”, –
услышал в ответ. "Герасим утопил Муму, а у меня Шныра. Бога на вас
нет!” – возмутился шкипер. "Нет Бога, кроме Аллаха”, – парировал татарин
Вагиз. "Утопили каторжане”, – запричитал шкипер, с удивлением
вытаскивая из воды цепь с ошейником.
– Гриша тем временем освежевал собачку, приспособил тачку, развел
костер, – больше для меня, чем для Владимира, рассказывал Рудин. – Муку и
техническую соль всегда можно было найти на причале. Да, были времена…
Жили тяжело, но находились шутники, которые скрашивали унылую жизнь
зэка.
Опасная связь
В самый ответственный момент бутылки опустели. А сказать нужно еще много. Кто пойдет? Ну конечно, я, как самый молодой.
– Время позднее, магазины закрыты, пожалуй, схожу в дежурный, шестой
работает до полуночи, – рассудил по-своему Рудин, видно, понял, что я не
зря напрашивался в гости, и любезно предоставил нам возможность
пообщаться. – Сколько брать?
– Водки много не бывает, – веско заключил шахтер. – Бери пару бутылок, лишними не будут.
– Вы тут пообщайтесь без меня. А я на обратном пути за женой зайду.
Что-то загостилась она. Пора бы и стол обновить. – С этим и ушел.
Понятливый!
Владимир достал из внутреннего кармана пиджака сложенные вчетверо
стандартные листки бумаги. Молча передал их мне. Это были копии
документов, выполненные на примитивном множительном устройстве, с
размазанными краями и нечетким оттиском. Каким образом бывшему зэка
удалось добыть эти копии, я не стал уточнять. Пришлось, видимо, обить
пороги не одной инстанции, побывать в норильском архиве. Прочитав
оттиски, я с разрешения Владимира Ивановича стал переписывать тексты.
Оперуполномоченному мл. л-ту Парфенову.
Рапорт.
Довожу до Вашего сведения, что моя жена, Голубкова Александра, работает в
спецкомендатуре и имеет связь с зэка. Носила в зону спирт, папиросы и
разные вещи…
(Здесь и далее стиль сохранен, текст приведен с сокращениями. – Авт.)
Навыки быстрого конспектирования остались от учебных сессий. Пока писал,
гость курил на кухне, сам того не замечая: раньше с Рудиным он выходил
на лестничную площадку.
Затем, сложив бумаги, мы спрятали их каждый по своим карманам. Я не
знал, как вызвать Владимира Ивановича на разговор. Наконец он сам
прервал тягостное молчание:
– Все чаще мы с Александрой стали встречаться на работе. Я укладывал
сено в штабель на хранение, она следила, правильно ли укладываю и
своевременно ли подбираю сено на подтоварке, что-то писала, считала,
куда-то относила записи. Я смотрел на ее ладную фигуру с восхищением. Не
похотливыми глазами зэка, давно не знавшего прелести женского общения, а
с восторгом, любовью. Не заметить мой страстный взгляд она не могла.
Она была хороша в фуфайке и плаще, в резиновых сапогах и валенках.
Все чаще наш разговор стал переходить с производственных тем на личные. Я
уже знал, что она приехала в Дудинку с мужем три года назад, здесь
родился сын Гена, что муж работает в пошивочной мастерской порта и они
не расписаны, но она пребывает в надежде скорого оформления брака. Мне
же о себе рассказывать было нечего: кто я? Зэка, отсидевший полсрока,
без кола и двора. Но заметил, что и она стала обращать на меня внимание.
Как-то несколько дней я работал на причале на выгрузке оборудования.
Александра поинтересовалась у бригадников о причине моего отсутствия.
Это меня воодушевило. Я стал строить планы и подумывать о реальном
сближении. Бессонными ночами прикидывал разные варианты. С этого времени
я перестал замечать тяготы лагерной жизни и быта. Мысли о ней вселяли в
меня надежду, придавали жизненный стимул. От одной мысли об этой
женщине мне становилось хорошо. Появилось стремление выжить в той
кутерьме, не утонуть в лагерном болоте.
Был перерыв в работе, и мы зашли к ней в балок. Сняли верхнюю одежду. И
тут я обратил внимание на ее грудь. Две полные чаши правильной округлой
формы слегка выглядывали из прорези платья. Я не мог оторвать глаз. Она
это заметила, засмущалась, прикрываясь платком. Через день мы опять были
в балке. Она была в свитере. Перерыв закончился. Мы стали надевать
фуфайки. Я приблизился к ней и, набравшись смелости, поцеловал. О боже!
Она промолчала, сделала вид, что ничего не произошло. Это окрылило, и я
жадно впился в ее полные губы. Она ответила. Задерживаться было нельзя,
долгое отсутствие могли заметить. Я с нетерпением стал ждать каждый
новый рабочий день. Мы оба ждали. Время физической близости назревало.
У меня была небольшая сумма денег. Я попросил ее принести спирт для
бригадира и папирос для себя. Как-то бригада работала на выгрузке бочек с
квашеной капустой. В перерыве я сходил в ее балок за припрятанным там
спиртом. После обеда бригадир отпустил меня. Знал, куда я иду, только
Коля, Николай Рудин. Наших прелестных встреч было несколько. Ты уже не
маленький и должен понимать те чувства, которые испытывает мужчина от
близости с желанной женщиной.
Нелепая развязка
Я сглотнул. А Владимир продолжал:
– Это мои чувства, – немного подумал и поправил себя: – Наши чувства. Мы
наслаждались близостью и друг другом. В это время мы забывали обо всем,
даже о том, какая пропасть нас разделяет. Она вольный человек, я
подневольный с половиной срока впереди.
Как-то, прибежав в балок, я не застал ее. Спросил у незнакомой женщины,
где Саша. "У нее неприятности”, – сухо ответила сменщица, возможно,
знавшая что-то о причине перевода Александры на другое рабочее место, но
на мои уговоры рассказать она упрямо твердила: "Ничего не знаю”. Мое
потрясение было сопоставимо с объявлением приговора "особой тройкой”.
Почему так произошло? За что такая немилость?
Слушая бывшего зэка, я представлял то холодное время. На смену осени
торопилась зима. На причалах работы становилось все меньше. Енисей
покрылся льдом. Очередная навигация закончилась. Бригаду перевели на
строительство жилых домов. Копать котлованы в вечной мерзлоте под
фундаменты зданий. Не копали – грызли "зубами”, разве можно копать
вечную мерзлоту? Представил, как тяжело было Владимиру переживать
разлуку.
– Изредка закрадывалась мысль: лучше бы она не встретилась на моем пути,
– как бы догадываясь, о чем я думаю, продолжил Владимир. – Но все чаще я
стал предаваться сладким воспоминаниям. И гнал от себя дурные мысли,
осознавая, что если мы встретились, значит так было угодно судьбе.
Лежащие в моем кармане бумаги жгли как угли.
…Я, как муж, говорил, что брось ты все это делать. Она
говорит, что ношу это все знакомой девушке, которая жила в ее деревне, а
сейчас она отбывает срок наказания и работает в зоне оцепления. И я ей
верил, но раз я полез к ней в чемодан и нашел у ней именной платочек. И
он, наверное, принадлежал ее знакомому, потому что этот платочек был
вышитый на имя Володи. В чем прошу принять меры.
20.10.1952 г.
Шкелев.
Вспомнилась частушка: "Я сидела на диване, вышивала платок Ване”. Такие были послевоенные подарки.
Лейтенанту тов. Фотину.
Объяснение.
Пишу настоящее объяснение в том, что я работаю в спецкомендатуре в
качестве коменданта. Стояла на берегу на складе сена, где подошел ко мне
заключенный и предложил мне дружить, я согласилась. Мы с ним
повстречались и два раза совершали житейское отношение. Звать его
Володей, фамилию точно не скажу, потому что я его не спрашивала. Я с
сегодняшнего дня никуда не буду ходить и ни с кем не буду разговаривать,
и больше никогда за всю мою жизнь этого не будет. Ради моего ребенка я
прошу Вас, простите.
21.10.1952 г.
Голубкова.
Она, наивная, надеялась на снисходительность работников спецкомендатуры.
Система не давала сбоя, наказания следовали без промедления. 20 октября
был написан Шкелевым рапорт, а уже 21 октября Голубкова пишет
объяснение. Результат расследования не замедлил сказаться на ее судьбе.
Здесь уместно привести текст еще одного документа, третьего и
последнего.
Начальнику ОК
Управления Дудинского порта
ст. л-ту тов. Мовину.
…При этом направляю материал на гражданку Голубкову А.Н. и предлагаю
последнюю за связь с заключенными уволить из Норильского комбината МВД
по ст. 47 "г” КЗоТ.
Начальник Дудинского отделения
отдела режима и оперработы
ст. л-т Внутренней службы Капитонов.
Суровые времена, не менее суровые наказания.
Эх, судьба-судьбинушка!..
Была уже ночь. Пришел Рудин с женой. Мужики курили на лестничной
площадке, а хозяйка наводила порядок на столе: одно нарезала, другое
подогрела и пошла спать. Разговор не клеился. Из обрывков фраз стало
понятно, что вскоре Владимир узнал от прораба из вольнонаемных что
Голубкову за связь с заключенным уволили с работы. А незадолго до
нового, 1953 года его самого без объявления причины этапировали в
Норильск. В Горлаге он отработал еще полтора года. Освободился в августе
1954-го. Вместе с другими зэка его доставили в крытых вагонах в
Дудинку.
– Последний строевой переход через весь город от железнодорожной станции
до пассажирского парохода – и вот она, свобода. Путь к новой жизни.
Семь лет норильских лагерей позади, – чеканил слова мой новый знакомый.
Понимая, что пора и честь знать, я оставил двух пожилых людей, бывших зэка, продолжать беседу.
Вскоре ранним морозным утром мы провожали гостя домой. Стояли у вагона,
курили. Я заметил, что он пристально смотрит на табличку на углу здания.
Надпись "Улица Морозова” у меня не вызвала эмоций. "Павлик Морозов
хренов”, – наконец в сердцах проговорил Владимир, пренебрежительно
отвернувшись.
Поезд тронулся, вначале медленно, потом все быстрее отдаляя прошлое от
будущего. Тяжесть прожитого за последнюю неделю осталась в душе каждого
из нас. По пути домой до меня дошла суть высказывания моего нового
знакомого в адрес бессловесной металлической таблички. Как пионер Павлик
Морозов не пожалел деда, так Шкелев – собственную жену.
Прошло время. Как-то встретил Николая Николаевича.
– Не узнал у Владимира Ивановича о его теперешней жизни, как она сложилась после освобождения? – спросил я.
– Как обычно, – ответил Рудин. – Родители не выдержали длительного
отсутствия сына, скончались незадолго до его освобождения. Он вернулся в
пустой дом, снял с окон крест-накрест приколоченные доски. Устроился в
шахту. Женился. Жену уважал. Она родила ему сына и дочь. От тяжелого
недуга несколько лет назад скончалась. И опять Володя остался один на
один с воспоминаниями, которые всю жизнь его не покидали. Дети выросли.
Сын учится в институте. Дочь – в медучилище. Вышел на пенсию. Поднялся
на-гора. Но продолжает работать – в снабжении подземных выработок. Слал
запросы в Дудинку – бесполезно. Я сменил несколько адресов, прежде чем
получил квартиру. Володя случайно встретил нашего земляка, тот в отпуске
был в его городе. Через отдел кадров он нашел меня и передал письмо с
обратным адресом. Списались. Вот Володя и приехал в Дудинку.
– А вы знали о судьбе Александры Николаевны?
– Так, в общих чертах. Она меня не знала. Владимир лишь рассказывал об
их взаимоотношениях. Потом я невольно отслеживал ее жизненный путь. С
мужем-стукачем она не стала жить. Вышла замуж, сменила фамилию. Вначале
жила с семьей по улице Октябрьской, 18, затем по Горького, 65, а до
недавнего времени – по улице Островского, 12. Семейная жизнь не
сложилась. В начале 1970-х вышла на пенсию. Сын неудачно женился. Стали
жить втроем – бабушка, сын и внук. Сын попал в какую-то неприятную
историю: осудили на два года с отбыванием срока в колонии-поселении, на
"химии”, в Черногорске.
Николай Николаевич закурил. И я решился на вопрос:
– Владимир Иванович ведь не зря сюда приезжал? Возможно, адрес ее узнал?
– Да, он здесь развернул бурную деятельность, провел собственное
расследование. Нашел подругу, которая состояла в переписке с
Александрой. Узнал от подруги, что у Саши были небольшие накопления, она
купила квартиру в Черногорске.
– Надеюсь, он поехал к ней?
Рудин кивнул: тоже, мол, надеюсь. На этом наш разговор закончился. Мы
думали примерно об одном и том же: они заслужили остаток жизни провести
вместе. Теперь им никто не помешает. Ни тиран-супруг, ни строгий конвой.
Дай-то Бог!
Незаметно пролетели годы. Николай Николаевич покинул Дудинку. Оборвалась
связь. Но я нет-нет да вспомню его, Владимира Ивановича, историю,
которая произвела на меня неизгладимое впечатление, и ее главную героиню
– Александру.
(События реальные. Фамилии действующих лиц по этическим соображениям изменены.)
заполярный вестник
|
Вахта в рабочую зону |
Источник: http://infa24.ucoz.ru/publ/6 |
