Норильск сильнее любого дайвинга, рафтинга и прочих видов экстрима может поведать о живучести и приспособляемости человека. На его фоне даже проект «Египетские пирамиды» кажется невинной детской забавой.

Когда-то, в его первый «зэковский» период, здесь нельзя было фотографировать, фотоаппараты завезла только вторая, «комсомольская», волна в шестидесятые годы. В центре — проспект, «сталинские» дома, многочисленные азербайджанские дворники метут улицы, затем панельные многоэтажки, руины на улице «Лауреатов», немыслимо дорогие магазины, кафе, гостиницы. В конце центрального проспекта стоит непременный памятник Ленину, повернутый лицом прочь от современного города. Он смотрит в сторону промзоны Никелевого завода, самого старого предприятия, в цехах которого до сих пор стоит оборудование тридцатых годов. Оттуда начинался город. Промзону, напоминающую кадры фильма «Сталкер» или последствия ядерной бомбардировки, отделяет от города озеро «Долгое», живописно обрамленное ржавыми трубопроводами, фонтанирующими охлаждающей производство водой. «Долгое» — место городского отдыха, дети плещутся в теплых фонтанах, взрослые деловито подбрасывают в костер для шашлыка шпалы, выломанные из полотна заброшенной железной дороги, когда-то проходившей вдоль берега.

Понять, зачем люди оказались в таком далеком, суровом, «нечеловеческом» месте удается только там — в цехах, где легко может разместиться железнодорожный состав, и двухкилометровых шахтах. Это и есть настоящий Норильск. Город, в котором нет деревьев — ни внизу, ни наверху, на поверхности. Когда из ближайшего к городу «Никеля» или «Меди» идет «газ», состоящий, главным образом, из оксида серы, дыхание перехватывает, а перед глазами разбегаются фиолетовые круги, деревья этого не выносят, они умирают. А люди живут и работают, дышат в цехах через «соски» — коробка от противогаза, шланг и загубник; противогаз, стоя смену перед печью, нагретой выше 1000 °C, не поносишь.